02.1944 год. Гордали. Депортация. Прелюдия (ч. 2-я)

Слухи о поголовном выселении чеченцев и ингушей периодически доходили до нас. Поверить в это было трудно. Я тоже не был склонен верить в эти сообщения, прекрасно понимая, в какое сложное время мы живем. Авторами этих слухов мог быть кто угодно - пойди, разберись, откуда они приходят и кто их запускает. Сама мысль о том, что без разбора будет выслан весь народ, мне казалась кощунственной. Только враг мог придумать такое. Как всякий здравомыслящий человек, я полагал, что виновные, если таковые есть, будут наказаны или изолированы, а народ, как жил на своей земле, так и будет жить. Только нужно потерпеть, пока закончится война.

Моя мать жила одна в нашем родовом доме в селе Гордали, и все наше имущество находилось там, а на квартире в Саясане, где в тот период я работал, у нас были только постельные принадлежности и небольшая ручная кладь. Мама мне говорила, что некоторые люди продают свое имущество и превращают все в деньги, и каждый раз меня спрашивала, что ей делать - продавать наши вещи или нет. Я ей советовал ничего не продавать, а, наоборот, если люди что-то будут продавать дешевле, приобрести что-нибудь для семьи. Я наивно полагал: за что меня выселять, рожденного при Советской власти, члена ВКП(б), ответственного работника района (в то время я работал заместителем председателя Сая сановского райисполкома), и даже мысли не допускал, что меня и моих близких тоже могут выслать. <..>

22 февраля 1944 года, после обеда, ответственных работников района, а также представителей воинских подразделений, расквартированных в селах, собрали в райкоме партии. На совещании выступил генерал госбезопасности (его фамилию я запамятовал), который в своем кратком выступлении проинформировал собравшихся о том, что Политбюро ЦК ВКП(б) и Советское правительство вынесло решение выслать чеченцев и ингушей на другое место жительства с формулировкой - за измену Родине. Помню, как только он произнес эти слова, у меня волосы на голове стали дыбом, и я ощутил, как моя шапка заметно приподнялась. О таком явлении я только слышал, а теперь ощутил это на себе - настолько чудовищным было то, что в эту минуту прозвучало из уст генерала госбезопасности. Он не сказал, когда это произойдет, но предупредил, что за разглашение данной информации до особого распоряжения органов НКВД полагается расстрел без суда и след¬ствия. Из дальнейших инструкций генерала госбезопасности мы узнали, что ответственные работники вместе с военными должны отправиться в села в качестве переводчиков. Меня определили в селение Алерой.

После совещания мы вышли, и капитан, с которым мне предстояло отправиться в село, выразил желание побывать у меня дома - поужинать и, как он сказал, выпить чего-нибудь горячительного. Но при этом поставил условие: я ни одним словом не должен обмолвиться с женой на родном языке. <..> В Алерой мы приехали к вечеру. Я сказал капитану, что пойду ночевать к своему знакомому, а он мне в ответ: Ночевать будем вместе. Начальство мне запретило тебя куда-либо отпускать.Пришлось остаться там, где квартировал капитан. Он пригласил хозяина дома и сказал ему: Ко мне приехал гость. Надо зарезать курицу и угостить его. Хозяин не стал этого делать, сославшись на позднее время: мол, невозможно поймать ку¬рицу в такой темноте. Тогда капитан рассердился на хозяина дома и говорит мне: Если бы он знал, что будет завтра утром... Он бы не то что курицу, корову бы зарезал! И тогда я понял, что выселение состоится завтра.<..>

На второй день, 23 февраля, мы встали чуть свет. К тому времени солдаты уже сгоняли людей на сельскую площадь под предлогом того, что должен состояться митинг по случаю Дня Красной Армии. Когда площадь заполнилась людьми, вокруг по периметру поставили пулеметчиков и автоматчиков. Капитан выступил перед собравшимися и объявил, что чеченцы и ингуши решением Политбюро ЦК ВКП(б) и Советского Правительства поголовно выселяются на новое местожительства. И снова прозвучала эта чудовищная формулировка: за измену Родине. Установки были такими: время на сборы - три часа. Разрешается брать с собой пищу, постельные принадлежности, одежду. Мужчины домой не отпускаются. Женщинам надо собраться в дорогу с детьми, а мужчинам будет разрешено присоединиться к ним перед самой отправкой. Я все это переводил на чеченский язык. Глубокий старик по имени Вара попросил меня перевести капитану его слова: Я человек старый, поэтому ехать не могу. Мой сын служит в армии, я должен его дождаться. Я сказал Варе, что это собрание не похоже на те собрания, которые я проводил здесь раньше. Поэтому ничего не изменится от того, переведу я его вопрос капитану или нет. Тогда Вара спросил меня: Вы тоже едете с нами?

Я ответил: Да, мы поедем вместе.
Тогда ничего, - сказал Вара.
Видимо, он подумал, что нас оставляют дома, а их выселяют. Затем капитан отправил меня в сопровож¬дении солдата в село Саясан.

Источник: Адиз Асталов из книги "По лабиринтам памяти"